Неточные совпадения
Нащупав в кармане револьвер, он вынул его и поправил капсюль; потом сел, вынул из кармана записную книжку и
на заглавном, самом заметном
листке написал крупно несколько строк.
«Нет, все это — не так, не договорено», — решил он и, придя в свою комнату, сел
писать письмо Лидии.
Писал долго, но, прочитав исписанные
листки, нашел, что его послание сочинили двое людей, одинаково не похожие
на него: один неудачно и грубо вышучивал Лидию, другой жалобно и неумело оправдывал в чем-то себя.
За пазухой, по обыкновению, был целый магазин всякой всячины: там лежала трубка, бумажник, платок для отирания пота и куча
листков тонкой, проклеенной, очень крепкой бумаги,
на которой они
пишут, отрывая по
листку, в которую сморкаются и, наконец, завертывают в нее, что нужно.
На днях был у меня моряк Каралов с твоим
листком от 5 марта. Читал его с признательностию, мне стало так совестно, что я очень бранил себя и
пишу тебе мою повинную с сыном нашего Якушкина, который был здесь ревизором в Тобольской губернии по межевой части. — Он надеется тебя лично увидеть и дать изустную весть обо мне.
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим
листком —
на первый раз. Делайте мне вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего не знаю с тех пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих писем. Один Оболенский из уединенной Етанцы
писал мне от сентября. В Верхнеудинске я в последний раз пожал ему руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Скажи, каким образом, Вильгельм
пишет на твоем
листке? Или он переведен куда-нибудь? Видно, они расстались с братом. Бобрищевы-Пушкины нынешнюю зиму перейдут в Тобольск. Павел Сергеевич очень доволен этим перемещением: будет вместе с Фонвизиными, и брату лучше в этом заведении, нежели в Красноярске, а может быть, перемена места произведет некоторую пользу в его расстроенном положении.
Сегодня получил, милый друг Машенька, твой
листок от 26-го числа и тотчас с упреком совести бросился справляться] с записной книгой: вышло, что
писал тебе в последний раз 11 мая — кажется, не может быть, чтоб я так долго молчал с тобой: или ты мне не отвечала
на тогдашнее письмо, или я забыл отметить в своей книжке.
Спасибо тебе, добрая Марья Николаевна, за твою беседу
на листке твоих деток. Я столько
пишу в разные стороны, что просто потерялся. По твоему вопросу о Нижнем вижу, что я еще не говорил тебе, что
на днях ожидаю Ваню…
В воскресенье получил я, любезный друг Николай, твои
листки от 16-го числа. Пожалуйста, никогда не извиняйся, что не
писал. Ты человек занятый и общественными и частными делами, то есть своими, — следовательно, время у тебя
на счету. Вот я, например, ровно ничего не делаю и тут не успеваю с моей перепиской. Впрочем,
на это свои причины и все одни и те же. Продолжается немощное мое положение. Марьино с самого нашего приезда без солнца, все дожди и сырость. Разлюбило меня солнышко, а его-то я и ищу!..
Официальные мои письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу,
на днях получил его
листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами
писал, только другой дорогой.
— Сегодня можно, ну, пожалуй, завтра, а потом мне удобнее будет, чтобы он лег в больницу. У меня нет времени делать визиты! Ты
напишешь листок о событии
на кладбище?
В слободке говорили о социалистах, которые разбрасывают написанные синими чернилами
листки. В этих
листках зло
писали о порядках
на фабрике, о стачках рабочих в Петербурге и в южной России, рабочие призывались к объединению и борьбе за свои интересы.
Я увидел
на столе
листок — последние две страницы вчерашней моей записи: как оставил их там с вечера — так и лежали. Если бы она видела, что я
писал там… Впрочем, все равно: теперь это — только история, теперь это — до смешного далекое, как сквозь перевернутый бинокль…
Санин взял
листок бумаги,
написал на нем: «Будьте покойны, моя дорогая приятельница, часа через три я приду к вам — и все объяснится. Душевно вас благодарю за участие» — и вручил этот листик Панталеоне.
Кроме того, Федор Александрович
писал недурные театральные рецензии, а затем сам издавал какой-то театральный
листок,
на котором прогорел вдребезги.
— Она позволит… Я сам ей
напишу об этом, — говорил Егор Егорыч и, торопливо вынув из кармана бумажник, вырвал из книжки чистый
листок бумаги и тут же
на коленях своих
написал...
Зимою работы
на ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из «Нивы», из «Московского
листка», а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал
писать стихи.
Ночь, последовавшая за этим вечером в доме Савелия, напоминала ту, когда мы видели старика за его журналом: он так же был один в своем зальце, так же ходил, так же садился,
писал и думал, но пред ним не было его книги.
На столе, к которому он подходил, лежал маленький, пополам перегнутый
листок, и
на этом
листке он как бисером часто и четко нанизывал следующие отрывочные заметки...
Минут через пять, стоя в сторонке у жертвенника в алтаре, он положил
на покатой доске озаренного закатом окна
листок бумаги и
писал на нем. Что такое он
писал? Мы это можем прочесть из-под его руки.
Секретарь, стоя за стулом Борноволокова, глядел через его плечо в бумагу и продолжал диктовать: «Подлец Термосесов непостижимым и гениальным образом достал мое собственноручное письмо к вам, в котором я, по неосторожности своей,
написал то самое, что вы
на этом
листке читаете выше, хотя это теперь написано рукой того же негодяя Термосесова».
Девушка
писала его ночью у раскрытого окна каюты, и, когда она отрывала глаза от
листка, перед ней в светлом тумане проплывали волжские горы и буераки,
на которые молодежь нашего поколения смотрела сквозь такую же мечтательно романтическую дымку…
Каждый раз, как посмотрю
на этот
листок, я чувствую присутствие сверхъестественной силы, и неизвестный голос шепчет мне: «Не старайся избежать судьбы своей! так должно быть!» Год тому назад, увидав ее в первый раз, я
писал об ней в одном замечании.
Тем и кончилась страница «секрета», но я был так благоразумен, что, несмотря
на подпись, заключающую письмо, перевернул
листок и
на следующих его страницах нашел настоящий «секрет».
Пишет мне далее господин Мамашкин нижеследующее...
Он сел к столу, взял
листок бумаги и начал придумывать, что бы
написать, чувствуя
на себе взгляд Дуняши, который, как ему казалось, читал его мысли.
Они ударили по рукам, и я тут же
на листке, вырванном из записной книжки, наскоро
написал условие, буквы которого расплывались от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола. В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным…
Перед вечером он постучался у двери ксендза-пробоща. Зося, отворив ему, объявила, что его мостци нет дома. Свитка вырвал
листок из записной книжки и,
написав на нем несколько слов, тщательно свернул и отдал женщине для передачи по принадлежности, а вечером, возвратясь домой, ксендз Кунцевич не без труда разобрал
на этом листочке следующее...
Глафира
писала на том же самом
листке,
на котором были строки Горданова: «Что это за гнусная выходка?
Висленев ушел, а Горданов запер за ним двери
на ключ, достал из дорожной шкатулки два револьвера, осмотрел их заряды, обтер замшей курки и положил один пистолет
на комод возле изголовья кровати, другой — в ящик письменного стола. Затем он взял
листок бумаги и
написал большое письмо в Петербург, а потом
на другом клочке бумаги начертил...
Горданов лениво встал, подошел к столу,
на котором был расставлен щегольской письменный прибор, взял
листок бумаги и
написал: «Я здесь к твоим услугам: сообщи, когда и где могу тебя видеть».
Глафира хотела оставить этот
листок на письменном столе, но вдруг передумала; разорвала бумажку в клочки и
написала на другой следующее: «Осмотрев вашу квартиру, я избираю себе для помещения ваш кабинет и прошу возле поместить мою горничную, о выборе которой для меня прикажите позаботиться monsieur Ропшину. Глафира».
— Тебя бранят, — продолжала матушка, показывая мне
листок,
на котором я теперь при новом толчке, данном всем моим нервам, прочел несколько более того, что было сказано: «Праотцев! ты дурак и подлец…» Дальше нечего было и читать: я узнал руку Виктора Волосатина и понял, что это отклик
на мою борзенскую корреспонденцию к его сестре, потому что вслед за приведенным приветствием стояли слова: «Как смел ты, мерзавец,
писать к моей сестре».
Доктор долго щупал пульс Андрея Ивановича и в колебании глядел в окно. Пульс был очень малый и частый. Такие больные с водянкою опасны: откажешь, а он, не доехав до дому, умрет
на извозчике; газеты поднимут шум, и могут выйти неприятности. Больница была переполнена, кровати стояли даже в коридорах, но волей-неволей приходилось принять Андрея Ивановича. Доктор
написал листок, и Андрея Ивановича вывели.
Хотя я с детства говорил по-немецки, в Дерпте учился и сдавал экзамен
на этом языке, много переводил — и все-таки никогда ничего не
писал и не печатал по-немецки. Моя речь появилась в каком-то венском
листке. В ней я-с австрийской точки — высказывался достаточно смело, но полицейский комиссар, сидевший тут, ни меня, никаких других ораторов не останавливал.
— Да-с, грешным делом, проблагодушествую (у него все какие-то особенные слова); а к весне хотелось бы проветриться немножко, погулять по старушке Европе. Только оскудели уж мы нынче очень. Разве
написать на старости лет какую-нибудь молодую, горячую вещь, поторговаться хорошенько, и
на пачку кредитных билетов отправиться туда,"куда летит
листок лавровый".
Он быстро начал
писать что-то
на лежавшем перед ним
листке для памяти.
Под столом оказался пистолет, а
на столе
листок бумаги,
на котором наскоро, торопливым почерком Саша
написал: «Папа и мама, простите — я невинен».
Еще поглядел
на Нинку, достал блокнот, стал
писать карандашом. Вырвал
листок и, улыбаясь, протянул Нинке...
Он вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее
листок и стал
писать карандашом, положив бумажку
на колено и прислонив последнее к столу, но в то же время не переставая говорить.
Написав и передав
листок Алпатычу, он
на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем, и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
Дочитав письмо до этого места, Мак положил
листок и стал собирать
на него мастихином загустевшие
на палитре краски. Соображения Пика его более не интересовали, а
на вопросы товарищей о том, что
пишет Пик, он отвечал...